( Начало здесь … Пицунда. Абхазия. 22/05/2010) Я не знаю кто главнее на этой фотографии: плачущая женщина с хлебом в руках или пианист. Не знаю, что является причиной и следствием ее слез: война или музыка. Причины и следствия в фотографии почти всегда условны и сливаются в один момент «сингулярности фотографии», где работают иные правила, чем в реальной жизни — больше похожие на «принцип неопределенности», где понятия прошлого и настоящего имеют относительный характер.
Так или иначе, я поехал в Пицунду — небольшой курортный городок в Абхазии, где любой русский человек воспринимается местными жителями как «русский отдыхающий», но я приехал в Пицунду для того, чтобы встретиться и поговорить с пианистом Василием Кове, а не дышать свежим воздухом в самшитовом парке и не лежать бревном на пляже Черного моря, поедая бесконечные мандарины. Может быть потому, что еще прекрасно помню, как на пляже Гагры лежали убитые, как набегающая волна касалась их неживых тел и, иногда, навсегда уносила в море — могилу. Может быть поэтому до сих пор ненавижу мандарины потому, что прятался от стреляющего снайпера под маленькими деревьями, плоды которых мандарины — «предательски» падали на меня и казались мне тогда — «серебряными пулями», которые отскакивают от моей головы. Было страшно.
Василий Кове (1951) меня не узнал. Мы встретились около здания концертного зала курорта, где он работает около 30-ти лет балетмейстером, с тех самых пор, как закончил челябинский государственный институт танца. Я показал ему «фотографию-ксерокс», как уже многим показывал ее в Абхазии и спросил: «Вы узнаете кого-то?». Он молчал, но было заметно его наростающее волнение, впрочем, также как и мое. Потом просто ответил «Да» и продолжал смотреть на плохую копию-изображение. «Вы помните, какую музыку играли?» — спросил я. «Нет, не помню», — не отрываясь от фотографии ответил он. «Может быть Чайковского?», — настаивал я. «Нет, не Чайковского точно», — ответил пианист, — Человек, что стоит у пианино — Рауф Отерба — заместитель начальника штаба 1-й бригады. На пианино играю я. Остальных я не знаю…», — он передал мне уже изрядно помятый ксерокс. «Вы не знаете, кто эта плачущая женщина с хлебом?»
Василий Кове ее не знал и я рассказал ему историю Варсалины Губаз, а потом спросил: «Как вы думаете, почему она плачет в этот момент, может из-за вашей музыки?» «Пианист-балетмейстер» немного смутился, посмотрел по сторонам и сказал: «Вы знаете, я сейчас тоже могу заплакать, но не могу сказать почему». В его глазах действительно были слезы. «У вас есть в этом концертном зале пианино, может быть вы сейчас сыграете мне? — попросил я чтобы как-то перевести разговор. «Есть рояль, на сцене, я сыграю, конечно… мне кажется, что я вспомнил вас и как все это происходило… может вспомню больше, если вспомню музыку…»
На огромной деревянной сцене со множеством маленьких «ранок», очевидно, от втыкания лезвий кавказских ножей во время танца, в самом углу, стоял огромный черный рояль. Василий включил слабый дежурный свет и стал что-то наигрывать на рояле, иногда подпевая на абхазском языке: «Я вспомнил, Олег, я все вспомнил… Я играл эту песню… » Он заиграл ее вновь, запел, время от времени поглядывая на меня: «Это старая абхазская песня времен Отечественной войны. Ее написал Рожден Гумба, а слова, скорее всего — народные… Она о том, как на войне погиб солдат и что он говорит перед смертью…» Василий снова запел и потом перевел на русский: «Я хочу руку положить на смертельную рану и сказать…»
«Это было на следующий день после взятия Сухума, — стал рассказывать Василий, — Я был офицер по особо важным поручениям и на этой фотографии мы только что вернулись в санаторий «Абхазия» с задания, целью которого было захват «дачи Берии», в которой находился в то время Шеварнадзе (Президент Грузии в 1993 году). Мы были в 500 метрах от него, ждали команду на штурм, предварительно окружив дачу. Но команды так и не последовало… Русский генерал Очадаров, который был как бы «советник-несоветник», немного угрожая, категорически запретил нам штурмовать дачу Берии и пленить Шеварнадзе. Фактически этот генерал спас жизнь грузинскому президенту… Вскоре прилетели российские вертолеты и эвакуировали Шеварнадзе из окружения. Мы, конечно, могли легко подбить и российский вертолет, но не стали этого делать, да и приказа не было. Был приказ — «Не стрелять!» Так президент Шеварнадзе остался жить, а мы приехали в санаторий «Абхазия» чтобы переночевать. Здесь я увидел рояль и присел поиграть. Потом пришли вы с товарищем, потом пришел кто-то еще, а я продолжал играть, не обращая ни на кого внимания…»
Василий встал из-за рояля, немного прошелся по сцене, увидел барабан, взял в руки, улыбнулся и стал набивать национальный ритм, отбивая в такт «чечетку» одной ногой: «Я был тяжело ранен в Гаграх во время контактного боя в октябре 1992 года. Самое страшное, что мне пришлось пережить… Я не военный человек, я — балетмейстер и был только добровольцем на этой войне поэтому отказался от всех наград, которые пытались повесить на мою грудь. Я так считаю, мы должны помнить убитых, родных и близких, а не восхищаться подвигами оставшихся в живых, которые только защищали свою семью, дом и землю. Это не подвиг, это всего лишь ответственность. Подвиг — не забыть погибших. Вот и ваша фотография способствует этой памяти поэтому спасибо «не мне», а вам, что приехали на нашу войну и сохранили память о людях…»
Я всегда сомневался в выборе своей профессии, но только не в этот момент, когда Василий на прощание обнял меня и сказал: «Пока, «герой Абхазии», еще встретимся и лучше на твоей выставке или на моем концерте, а не на войне…»
