На «Таганской»-кольцевой я подошел к кассе и спросил билетик в один конец. «Рубль есть?» — грубо спросила кассирша, даже не взглянув на меня и не дожидаясь ответа — положила билет на какую-то подставку, толстым пальцем потыкала по клавишам компьютера. Что-то там затрещало и на зеленом табло появилась цена: «26-00 руб». Я добавил рубль. Она сложила все вместе: чек, билет, две десятки и пятак — сдача. Потом одним движением ловко просунула эту пачку в маленькую дырку в застекленном окне и раздраженно сказала: «Проходите… Не видишь? — Люди ждут!»… Я бросил чек в общую кучу, мимо картонной коробки, которая, очевидно, должна использоваться в качестве урны. Поднял воротник старого морского бушлата и молча пошел к эскалатору: «Добро пожаловать в Ад».
Безликая и угрюмая масса одним потоком, на одном дыхании, катится вниз по эскалатору. Конвейер. Час пик. Вечер. «Осторожно, двери закрываются…» — слышу — как будто вижу предупреждающую надпись на военном грузовике: «Осторожно, ЛЮДИ». Полный вагон — «селедка в бочке». Стою у двери. Прижавшись. Читаю: «Не прислоняться!» Все наши правила существуют только для того, чтобы их нарушать. Вольно или невольно. Не принципиально. Принципиально лишь то, что ты всегда виноват. Это и есть настоящее правило. Тебя всегда можно обвинить потому, что ты — «без вины виноватый».
Люди. Они понимают это. Может быть не осознают, но как животные чувствуют свое место под солнцем, и если им хочется немного больше света или тепла, то, поверьте, им вовремя скажут, как сказал мне один гаишник: «Есть категория граждан, которая не облагается штрафом за нарушение правил…» Я к этой категории не отношусь, но мой прокурор — относится.
Люди в метро. Они как под «прозрачными колпаками», как зародыши в утробе матери. Они вместе, близко друг к другу, но каждая долька в отдельности подобно промасленным «шпротам» в старых советских консервах. Их никто не учил вести себя как буддистов — мысленно ставить воображаемую и прозрачную стену перед собой — «защиту против агрессии». Они делают это интуитивно и бессознательно, независимо от вероисповедания: читают книги, слушают walkman или просто по-глупому смотрят «внутрь»: слышат свое сердце, чувствуют свою печень… они так живут.
Я не буддист и не мусульманин, я — фотограф. Я по привычке ищу взгляд человека, его глаза и его движение. Случается так, что удается поймать чей-то мимолетный взор в час пик в переполненном вагоне метро. Но почти всегда — это только «стеклянное выражение глаз». Ты можешь улыбаться, подмигивать… — но тебя не видят, потому что «воображаемое стекло» — это на самом деле зеркало с противоположной от тебя стороны. И ты, вдруг, чувствуешь себя как одинокое инородное тело, как бомба, готовая взорваться в вагоне, загруженном «человеческим хрусталем».
Я люблю кино, и когда у меня появился первый видеомагнитофон и всего лишь одна единственная кассета, в конце концов, я стал смотреть ее задом наперед. Так я продлил интерес к происходящему в фильме, а значит продлил жизнь его героев. Поэтому я поехал от «Таганской» к «Парку Культуры» — ко второму взрыву. Потом переход — и на «Лубянку» — к взрыву первому. Поехал не как фотограф, просто как человек. Потому что мне не нравится, когда убивают «без вины виноватых».
Я смотрю на людей, заглядываю им в глаза, наблюдаю и пытаюсь понять, сколько из них сейчас думает, что мы подъезжаем к станции метро «Парк Культуры», и о чем они думают: о тех, кто взорвался там утром, или о себе, о том, что они могут быть следующие. Как на войне. На войне так всегда: «да» или «опять нет». На войне думают о смерти больше, чем нужно, потому что жизнь и смерть там имеют иную ценность. Да, кстати, вот эта девушка, зажатая в углу вагона, в платке, на вид хоть и не мусульманка, но почему-то в платке. Почему-то держит руки в карманах. Почему-то взгляд у нее блуждающий и отреченный. Может быть молится? Про себя. Вовнутрь. Может быть она уже слышит удары своего сердца и чувствует холод пластита на животе? «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Добрынинская». Едем дальше. Или вот тот мужик с внешностью «кавказской национальности», что он делает там с мобильным телефоном и почему так нервно озирается по сторонам? Почему он не под «стеклянным колпаком»? Готов умереть?
Страх. Он разный бывает. Один боится взорваться, другой — утонуть, третий — с крыши упасть. Я помню в Косово боялся ездить в такси на заднем сиденье, мне почему-то казалось, что снайпер обязательно выстрелит мне в затылок. Может быть просто «генетическая память», но все равно страшно. Два месяца ездил на переднем сиденье: до и после ввода войск НАТО. А приехал в Сибирь, сел, как всегда, рядом с водителем, не успел даже закурить, очнулся на заднем сиденье… это был не снайпер, а встречный Камаз. Тогда я подумал, если бы у меня не было дурацкого предубеждения по поводу снайпера и я мог бы спокойно ездить на заднем сиденье как «барин», то, может быть, мне не пришлось бы валяться полгода в больнице.
Люди. «Следующая станция «Парк Культуры». Могу себе представить, как это происходило. Я целый день смотрел, слушал, читал новости. Из всех стран. Меньше всего из России, хотя это произошло в России. У нас только говорили: «Кто виноват и кого мочить будем», поэтому я смотрел все новости мира, хотел знать все подробности. Могу себе представить происходящее здесь еще потому, что мне приходилось видеть как убивают людей, три раза: в Армении, Абхазии и Чечне. Это выглядит так же легко, как залпом выпить вино, а потом об пол разбить пустой бокал. В два приема. Вдребезги. Это ощущение постороннего человека от увиденного убийства. Поэтому сейчас, стоя в вагоне метро, могу себе представить, как на маленькие кусочки разбивался «человеческий хрусталь», как рушились «стеклянные стенки» и вдребезги рассыпались зеркала, которые уже никогда не собрать, не склеить и в которых люди какую-то долю секунды назад видели свое вполне нормальное отражение. Видели себя изнутри, а не себя снаружи. Но я «кручу кино» в обратную сторону, как на своем старом видеомагнитофоне, и все эти блестящие осколки собрались обратно, в одно целое — в хрусталь, как в произведение искусства Природы или Бога, если хотите. Такое множество хрустальных рюмочек и стаканчиков, они уже не похожи более на шпроты, тела не вернешь, но души, они, говорят, сохраняются. Так я нарушаю закон энтропии, правило жизни, в угоду фиктивному закону гуманизма и гуманоидов. У меня нет цветов, которые я вижу в руках у некоторых людей, поэтому я кручу «свое кино» в обратную сторону как свое личное соболезнование.
Почти бегом с кольцевой на радиальную по переходу. Опустили головы. Никого не видим, ничего не слышим, но все знаем или чувствуем. Молчим. Массовое убийство как и война — последний, но не единственный аргумент в пользу прогресса. Прогресса не гуманитарного, прогресса технологического. Просто думаю на бегу о тех девочках, которых привезли на автобусах в Москву, которым, как в «сумку кенгуру», положили динамит вместо детеныша и отправили «попрыгать» в московском метро. Так или иначе, мы живем в «цивилизации эгоцентризма», и чтобы убить себя нужна воля, чтобы убить других — достаточно иметь страх. Почему эти «девочки-кенгуру» взорвали себя и 38 душ «без вины виноватых»? Потому ли, что они ненавидят наших президентов и правительство, потому ли, что они против существующего режима?… Сомневаюсь. Просто думаю, что они там, в своей «Австралии», просто не могут быть против, потому что не имеют элементарного представления, кто наш президент, кто премьер и что такое наше правительство. Но, к примеру, в Нальчике они точно знают, кто из ментов у мусульман вырезал кресты на головах. Они прекрасно знают, кого и как допрашивали и кого обвинили «по разнарядке» о борьбе с международным терроризмом или по приказу сверху в экстремизме, фундаментализме… и кто поставил видео камеры в мечеть. Они это знают. Наверняка. Точно также как знают, что человек имеет право если не на жизнь, то хотя бы на существование и право на совесть вероисповедание. Если лишить одного, то не имеет смысла другое. Так что, мне кажется, напрасно беспокоится наша власть, что этот террор против них. Нет, этот террор, прежде всего, против нас — «без вины виноватых». Почему? — точно потому же, почему Сталину удалось «замочить» миллионы невинных людей. Террор экстремистов и террор государства мало чем отличается с точки зрения психологической мотивации и «антропологии человека» — и те и другие, подобно маньякам, с удовольствием насилуют «без вины виноватых».
На «Лубянке» цветов больше. Больше людей. Многие плачут. Говорят, только что был президент. Я не видел. И не хотел бы. Иногда я вижу, в силу обстоятельств, как они (президенты) приезжают в Храм Христа Спасителя. Помолиться. Думаю, это одно из зрелищ, после которого хочется, чтобы тебя навсегда отлучили от церкви. Вот и этот президент сказал что-то вроде: людям сочувствую, нелюдей будем уничтожать. Не сказал как: «мочить в сортире», а более так либерально — «уничтожать». И еще про войну сказал что-то… дескать война в Москву пришла.
Но когда граждане убивают друг друга в массовом порядке, то это называется «гражданская война», и мне так думается, что она у нас и не заканчивалась, время от времени перерастая из «холодной» в «горячую» и наоборот. Так что все эти заявления про «международный терроризм», может быть, и имеют свое основание в масштабах глобализации, но причина локальных проявлений насилия и агрессии против личности и общества, как со стороны экстремистов, так и со стороны властидержателей, имеют корни сугубо локальные. В Петрозаводской области кавказцев стали убивать не потому, что они являлись членами «Алькайды», точно так же, как эти «девочки-кенгуру» приехали на автобусе в Москву убивать нас не потому, что ненавидят режим и правительство, а потому, что у них война, там в «Австралии», еще не закончилась и нам просто «забыли» сказать об этом по телевизору. Там взрывают рынки, берут в заложники людей, расстреливают ментов на улице… все что хотите. Но наше правительство и подконтрольная пресса не информирует нас и старается не тревожить чувствительные, ранимые и полуразложившиеся массы страны с «хрустальной оболочкой». Пожалуй, это единственная забота, которую власть проявляет по отношению к собственному народу или населению — как принято теперь называть «темные массы».
Средний возраст жизни государственного режима примерно равняется среднему возрасту человека, после чего начинается трансформация. Мне это кажется логичным, но я не историк и серьезно не исследовал этот вопрос. Однако, пример с Советским Союзом тому подтверждение, но есть и исключение — Третий Рейх, который, правда, насильно и сообща истребили еще в «отрочестве» на радость многим народам и государствам, но совсем не понятно, сколько бы лет это рейх мог существовать в своей начальной форме.
Я вспомнил это к тому, что германцы тоже испытали «национальное унижение» от «версальского договор» Первой мировой войны и «родили» фашизм, точно так же, как русские испытали «национальное унижение «, если не от краха идеологии коммунизма, то, по крайней мере, от проигранной «холодной войны» принципиалдьно разных мировоззрений, в которую они были вовлечены не по собственной воле. Поэтьому наш путинизм логичен.
На «Лубянке» я поймал такси, как «барин» сел на заднее сиденье и поехал в сторону «Таганки». Снайперов было не видно, точно так же, как не было видно встречных «Камазов» в центре Москвы. Однако по пути я вспомнил почти сакраментальную фразу, брошенную Печориным, словами Лермонтова: «Вы нынче умрете». Уже дома, я нашел продолжение:
“Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra.
— Всё это, господа, ничего не доказывает, — сказал старый майор: — ведь никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми вы подтверждаете свои мнения?
— Конечно, никто, — сказали многие: — но мы слышали от верных людей…
— Всё это вздор! — сказал кто-то: — где эти верные люди, видевшие список, на котором означен час нашей смерти?… ” (Лермонтов, «Фаталист»)
