— услышал вчера по радио. Уже писал, что для того чтобы вспомнить что-то — мне достаточно найти старые негативы или фотографии… а тут по радио! Дело в том, что ровно 15 лет назад 11 декабря я был в Чечне, а сейчас сижу в затхлой квартире и пытаюсь починить свою камеру.
Тогда войска лишь перешли границу республики без сопротивления, но в Грозный не пошли. Встали на трассах… Ждали. Штурм Грозного начался только в Новогоднюю ночь. У «Паши-Мерседеса» (Министр Обороны Павел Грачев) 1-го января день рождение и он хотел сделать себе подарок — взять Грозный одним десантным полком. Мой день рождения 3-го января и я проспорил бутылку виски одному журналисту потому, что доказывал ему: войска дальше не пойдут… надо быть очень тупым генералом, чтобы войти с танками в город. Доказать не мог, поэтому мы поспорили, я проиграл.
В это же время, когда я слушал радио, у меня застряла батарея в цифровой камере и я пытался устранить неисправность сам, используя варварские методы. Батарея не вылазила и от отчаяния, я стал искать какой-нибудь «инструмент» на книжной полке. Среди книг, дисков и всякого хлама на этажерке в квартире, я заметил двойную картонную коробку из под пленки фуджи (были такие раньше). Как она там оказалась? — До сих пор у меня не было желание заглядывать во внутрь и смотреть что там находится. Не знаю почему, но, вдруг, взял эту картонную упаковку для двух роликов фуджи. На коробке, прозрачным скотчем, была приклеена бумажка, содрав которую, я прочитал: «О.Климов. Чечня. 1995» — написано в записке явно не моим почерком.
Внутри коробки оказалось три даже не порезанных ролика. Скорее всего с 1995 года они так и лежали в этой упаковке. Я бросил «починку камеры» и стал смотреть негативы через лупу. На одной была съемка внутри самолета с солдатами-десантниками, «грузом 300» (раненные), командой летчиков и, в том числе, два кадра, где я в качестве пилота упраляю самолетом. Неожиданность. На другом ролике: аэропорт «Ханкала». Опять солдаты — ужинают (или обедают) под крылом самолета, покойный ныне Эдик Джафаров, как всегда в нетрезвом виде и несколько трупов солдат на носилках. Третья была продолжением первой, в конце которой несколько кадров центральных улиц Москвы и бар в гостинице «Россия» (ныне не существует) на Кремлевской набережной. Очевидно, я возвращался из Чечни в Москву. Я делал это слишком много раз в те годы и почти всегда это было одинаково. По крайней мере в одном — в состоянии постоянного алкогольного опьянения.
Тогда я достал другой ящик, в котором хранится множество блокнотов тех лет, аккуратно, но абсолютно «несистемно» складированных в коробку моей «третьей женой», которая также аккуратно, но уже «системно», ушла от меня. Я стал искать в блокнотах записи того времени… Нашел майские за 1995 год и они на сутки меня лишили возможности думать о чем-то другом.
В мае я жил в чеченской семье в Грозном, частично контролируемый федералами днем и практически не контролируемый ими ночью. Мне нужно было сделать репортаж в условиях, когда перелом первой чеченской войны, вроде бы, случился. Официально «наши победили», а не официально война продолжалась ночью, а днем засыпала. Днем я бродил по городу, пытаясь найти какие-то отголоски событий ночных. Но все это было притянуто за уши. Мне, как «фотографу-фантазеру», нужны были реальные боевые действия, линия фронта… так фантазировал я в своих записях, а сейчас немного странно вновь читать.
Когда делают репортаж, то практически весь бэграунд остается вне поля зрения. Теперь мне кажется это не менее интересным потому, что записывал я не для репортажа, как обычно делают это пишущие журналисты, а просто для себя. Сейчас это не имеет какой-либо «информационный повод», если не считать того, что война в Чечне началась 15 лет назад и имела огромное влияние на все постсоветское общество. Фактически это была «гражданская война» или «война за независимость» как бы это не называлось…
В первую чеченскую, федералы практически не контролировали работу прессы. Журналисты сами выбирали где им жить, с кем говорить, что снимать… В первый год войны не было случаев и похищения журналистов, но было много убитых. Попасть в расположение федеральных войск была «большая удача» (особенно в начале войны) потому, что войска практически не контактировали с прессой за редким исключением и только всегда с официальным ТВ. Главные каналы страны уже тогда вернулись к «советскому вранью». Взятие Грозного было объявлено раза три, насколько я помню, но всегда это была ложь, которая исходила, все-таки, в первую очередь от федералов, но была поддержана «наивными журналистами». В городе же продолжались бои и, как правило, убивали самых молодых солдат, некоторым было всего 18 лет и некоторые из них впервые взяли в руки автомат.
Интересно, когда случилось «11 сентября», то многие американские журналисты, фактически приняли официальную позицию Белого Дома, как бы консолидируясь вокруг всей нации. На протяжении всей чеченской войны подобный процесс происходил и с российскими журналистами. Так или иначе, многим пришлось выбирать какую сторону принять… даже не для репортажа, для себя лично. Для большинства журналистов это был «внутренний конфликт», конфликт между гражданскими и нравственными принципами. Так или иначе, но многие российские журналисты тоже разделились на «два фронта», а в конце второй чеченской войны было совсем мало журналистов, кто придерживался бы «нейтрального фронта».
Как правило журналисты, в первую чеченскую, жили где им удавалось и было наиболее комфортно, если можно назвать такую жизнь комфортной. В ходе активных боевых действий это было два города, где базировалась пресса: Хасавюрт, на границе Дагестана с Чечней и Назрань в Ингушетии. Был целый «таксопарк», который возил в Чечню журналистов как с Дагестана, так и из Ингушетии. В первые дни войны, чеченцы-водители делали это бесплатно, просто хотели показать как Грозный бомбят градом, ракетами… Но когда приехало ТВ со всего мира, то цена на «такси» достигала порядка 500 долларов за одну поездку в Грозный. Понятно, что далеко не все журналисты «печатного цеха» могли позволить себе подобный транспорт. Поэтому журналисты объединялись в группы или искали альтернативный способ передвижения.
Мы жили в чеченских семьях, в детском саду, в школах, в домах культуры…даже в здании администрации в каком-то населенном пункте Чечни. Но так как коммуникации были значительно хуже чем сейчас, то журналисты селились вокруг так называемого «ЕБУ» ( система передачи телесигнала и другие спутниковые коммуникации) или вблизи мировых агентств как АП, Франс-Пресс… Пользоваться их услугами стоило невероятных денег, но другого выхода не было. Однажды я ехал через всю Чечню чтобы передать две фотографии. Предварительно проявил пленки в туалете частного дома, а хозяин-чеченец подогревал мне воду в чайнике, чтобы я мог поддерживать постоянную температуру проявителя. Когда я приехал во Франс-Пресс на другой конец республики и передал «специальный репортаж» для газеты в виде двух кадров, счет за передачу составил примерно около 800 долларов, которые газета должна была заплатить в Роттердаме. Но ирония заключалась в том, что фотографии так и не попали на полосы газеты. Про них просто забыли, так как репортаж верстался за несколько минут до дедлайна. Это был репортаж из тюрьмы в Гудермесе, где чеченцы держали военнопленных федеральных войск. С журналистом мы попали туда случайно, проезжали мимо и увидели женщин из «Комитета матерей», которые искали своих детей… одна из женщин, к своему счастью, нашла своего сына в этой тюрьме. Позже я опубликовал этот материал как фоторепортаж, даже лучше получилось, но хотелось, понятно, сразу в номер. Журналистика — это тоже в некотором смысле циничный спорт.
Ближе к весне 1995 года, у нас уже был «чемодан» спутникового телефона, но через него можно было передавать только текст голосом, а в редакции были специальные люди, кто превращал голос в буквы, слова, предложения — в репортаж. С фотографией же ситуация оставаль прежней. Однако таскать за собой спутник-чемодан было весьма опасно. В какой то момент чеченские боевики решили, что наличие спутникового телефона у журналиста означает принадлежность к секретным службам России. Основание было очень простое: как только журналист разворачивал свое «передающее устройство», говорил с кем-то на непонятном языке, то через несколько минут в этот район летели снаряды града от федеральных войск. Я сам лично наблюдал это один раз в Грозном на «Минутке», когда журналист Франс-пресс передавал свой репортаж из подъезда разрушенного дома, а спустя несколько минут прилетел первый «прицельный» снаряд града. Потом десятки снарядов, которые ложились в шахматном порядке.
В мае 1995 войска в Чечне уже были полностью деморализованы. Фактически «о победе» уже никто не говорил, кроме «телевизора», и всем было ясно, что все только начинается… Неповоротливые войска не могли реально противостоять мобильным чеченским вооруженным группам, которые использовали знание местности и так называемую «зеленку» в летний период военной компании. Коррупция офицеров и генералов в войсках, откровенное предательство, не способствовало нормальной атмосфере в войсках. Еще не было событий в Буденовске (14 июня1995), когда во главе с Шамилем Басаевым, боевики взяли заложников в городской больнице Буденовска (Ставропольский край) и требовали вывести федеральные войска из Чечни. Это было тоже кровавое месиво из невинных людей, которое закончилось «триумфом» террористов, хотя тогда их никто не называл террористами. Боевики, повстанцы, бандиты — такие использовались слова. Военные же называли чеченцев «чехами», «чурками»… в свою очередь «чехи» называли федералов «мясом»… Еще ничего не было, было только начало. Начало страшное.
Проблема для войск также заключалась в том, что многие чеченцы, участвующие в войне, были бывшие афганцы, умели реально вести бой и знали все приемы, традиции и тупость бывшей советской армии. Например, одну небольшую танковую колонну разоружили очень просто. Один из боевиков служил в танковых войсках и знал все трюки и сленг советских танкистов. Ночью, он забирался на броню танка, стучал по башне определенным образом, что означало открыть внешний люк, но предварительно перед люком чеченец натягивал тетиву тонкой и гибкой проволоки. Когда люк танка открывался, боевик просто срезал голову солдата проволокой, а тело вытягивал из танка. Потом появлялся следующий солдат… Я встретил этого боевика в чеченском госпитале, его, все-таки, ранили в ногу в этой операции, но он с некоторой долей героизма рассказал нам свою историю. «Солдаты молодые и не опытные вояки…. Они просто дети и представления не имеют что такое война, это не солдаты»,- утверждал он: » Это «мясо».
Что касается предательства — оно было сплошь и рядом. Помню когда сдали Грозный боевикам и федералы вышли из города (после «Хасавюртовского соглашения»), но успели выйти не все… В самом центре Грозного, в жару, без воды, продуктов, большинство раненных, забаррикадированные в разваленном доме, солдаты и офицеры продолжали отстреливаться. Войска их просто бросили или считали давно убитыми. Город же полностью контролировали боевики и солдатам можно было только сдаваться в плен, но они не хотели. Им предлагали, но они не хотели. Видимо для них было позором выйти в город, который празднует победу над ними. Я не знаю истинных причин. У этого дома было много журналистов, в том числе и я — слушал как Шамиль Басаев рассказывал и показывал один из примеров предательства федералов, при этом он утверждал, что этих солдат они убивать не будут, что они мужественные люди, герои… Это был полный абсурд. В городе во всю праздновали победу, веселились, радовались, боевики разъезжали на джипах с ичкерийскими флагами, стреляли в воздух… подъезжали к этому дому, где окопались «последние федералы», направляли в него оружие и просто говорили «Бах» … потом начинали смеяться… Солдаты так и не сдались, через несколько дней дом расстреляли из крупнокалиберного оружия, которое досталось боевикам от тех же федералов. Это была самая позорная война, но которую я ездил с периодичностью «на неделю через неделю».
Всего этого, к лету 1995 года, еще не было. Несмотря на то, что в Грозном были войска, прессу по прежнему особо не жаловали. Такая старая советская традиция — не пускать!. Это уже во «второй чеченской» федералы поняли свои «ошибки» и закрутили все гайки журналистам. Официально передвигаться было возможно только в сопровождении войск, необходима была специальная аккредитация, которая выдавалась кремлевским ведомством Ястребжемского (кстати тоже фотограф), а селили журналистов либо в Моздоке (военная база), либо в Ханкале в специальные железнодорожные вагоны… это с одной стороны. С другой — если журналисты пытались неофициально передвигаться и искать истории для репортажей независимо, то всегда была опасность попасть в заложники к чеченцам или попасть «под раздачу» федералов потому, что журналист без военного сопровождения приравнивался «не к журналисту». Что это означало? — понятия не имею, но так мне объяснили на одном из блогпостов в 1999 году.
Так постепенно вторая чеченская война «за независимость Ичкерии» стала превращаться в «войну с терроризмом», «исламским фундаментализмом» и прочее… Но все это только названия, корни этой войны по прежнему были исторические. Что касается «исламского фундаментализма», то чеченцы никогда особо не были религиозным народом. У них есть свои характерные традиции — это да, но это не связано с их религиозными убеждениями. Причиной названия войны «с фундаментализмом и терроризмом», скорее всего, стал тот факт, что «Ичкерия без России» в течение, между первой и второй войнами, нашла военную и финансовую поддержку в странах исламского фундаментализма для реализации своей главной цели — независимости от России, а не в том, что все чеченцы, вдруг, превратились в «талибов». Ерунда это. Чеченцы не такой народ чтобы плясать под чужую дудку, хоть это и исламская дудка. Они прекрасно, если можно так сказать, использовали общую ситуации в мире в свою пользу и не случись бы 11 сентября, может быть, Ичкерия бы и получила свою независимость в конце концов. Однако, я совсем не уверен, что история этой войны уже закончилась. Как говорила моя «вторая жена»: «Если я беременна — это только временно, если не беременна — это тоже временно». Что сказать? — она была актриса и с ней тоже моя личная жизнь не сложилась.
В 1995 году, за месяц-полтора до Буденовска, я несколько дней жил в Грозном и не знал что снимать. Ничего не происходило в городе. В принципе мне никто не запрещал передвигаться по Чечне, а от местных чеченцев я узнал, что бои идут в районе Ведено, ближе к горам. Я жил вместе со знакомым голландским радиожурналистом. Этот чеченский дом, мы так и называли «голландским» потому, что в нем жили многие голландские журналисты, которых я хорошо знал потому, что работал фотографом для голландской газеты. Не помню почему, но в этом случае, я приехал один, без пишущего журналиста. Когда «радио-голландец» улетел в Москву, стало совсем скучно и я решил отправиться в Ведено.
Хозяин дома — чеченец, нашел мне подходящего водителя за «минимальный прайс» и рано утром мы уехали в сторону гор. Я не очень хорошо ориентировался на местности и полностью доверял водителю. Дело в том, что некоторые поселки и селения целиком контролировались боевиками, некоторые федералами и только местный человек знал дорогу и как, без особых проблем, можно добраться до места назначения. Понятно, что в принципе лучше никому не доверять, но когда нет выбора, то надо кому то верить. Когда вы садитесь в самолет, вы ведь верите пилотам, не правда ли? Так и на любой войне — необходимо верить, иначе совсем будет худо.
«Таксист» довез меня до предгорья как мы и договорились, потом сказал «дальше не поеду, через пару километров по дороге должны быть федералы». Дорога в горы была абсолютно пустая и, честно говоря, не очень хотелось выходить из машины, тем более, что «таксист» не собирался меня ждать, пока я доберусь до войск и вернусь обратно. Скорее всего это была глупость с моей стороны, но «таксист» так иронично на меня посмотрел, что мне ничего не оставалось, как покинуть автомобиль, который тогда казался мне настоящей крепостью. Вернуться назад, с точки зрения таксиста, означало бы «не круто». Кто-кто, а чеченцы это сразу понимают.
Я пошел по дороге пешком, до сих пор ее помню в деталях, она медленно поднималась вверх, в горы. Вокруг дороги была сплошная «зеленка» и видимость только вдоль дороги. Как тонель, казалось мне тогда. Была тишина и лишь изредко, где-то вдалеке, раздавались автоматные очереди или отдельные выстрелы. Светило яркое солнце и было весьма жарко. В начале я почувствовал запах. Трупный запах. Общие ощущения сразу усилились и адреналин стал вырабатываться в больших количествах. Вскоре увидел трупы животных в начальной стадии разложения. Почему-то это были коровы с огромными распухшими животами. Штук десять — не меньше. Чуть дальше и в стороне, прикрытый ветками лежал труп человека. Я узнал его по ногам, которые были не прикрыты. Мне показалось, что это был пастух, но я не решился убрать ветки… Посмотрел по сторонам, как будто кто-то меня мог заменить и почти крадучись, снял несколько кадров, торчащих из под веток ног, потом просто пошел дальше. Зачем снял? — не знаю, скорее всего автоматически или потому чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие здесь.
Так и шел почти в коматозном состоянии, лишь повторяя про себя «какой же я идиот». Не знаю сколько на самом деле было километров? — два или три, или вообще один. Мне показалось много. Когда я услышал голоса людей, то первым желанием было спрятаться в кусты «зеленки», затаиться и лежать там…. Это были федералы. Я издалека помахал им руками с камерой, когда они повскакивали со своих мест и схватили автоматы.
«Где здесь линия фронта?» — тупо спросил я. Капитан посмотрел мне в глаза и вдруг стал ржать, не смеяться, а ржать как конь. Я сразу же понял, что он чертовски пьян и мне тоже стало смешно. Так мы немного «посмеялись», а потом он сказал: «Линия фронта вокруг нас, в радиусе километра». И опять стал ржать… Только потом, вытирая слезы от смеха, спросил: «А кто ты такой, блядь-нахуй, и откуда здесь взялся?» … Мы сразу с ним подружились, он оказался командир взвода, который охранял дорогу и обеспечивал защиту от проникновения боевиков в тыл войск. Ночью они воевали — стреляли во все что шевелится, а днем спали, пили водку и спирт. Стадо коров и пастуха они расстреляли по ошибке в сумерках. Думали отряд боевиков крадется. Трупы убрали с дороги, а пастуха накрыли ветками. Задание выполнено.
Тогда я и записал в свой блокнот, который нашел сегодня, что войной движет страх, а не чувства патриотизма, не чувство свободы или какой-то там, нахрен, независимости. Страх и ужас — движущая сила войны. Значительно позже, я думал, наверное, солдаты действительно во время Отечественной войны, бросаясь в атаку, никогда не кричали: «За Родину! За Сталина!» Думаю, они просто ругались матом, орали и бежали вперед, преодолевая чувства страха и ужаса.
Взвод федералов окопался на небольшой поляне, которая выходила к дороге. Все как на войне, которую в детстве я видел в кино, восхищаясь мужеством и героизмом советских солдат. Только вот боя не было как в кино, но его все ждали. Должен сказать, кстати, это один из мифов киношной войны, что солдат всегда стреляет или бегает в атаку. В своей военной жизни — солдат всегда ждет. Почти также как фотограф в «кремлевском пуле» — ждет часами, снимает минуту. Солдат тоже всю войну ждет, стреляет быстро и не долго. Но, если повезет, потом опять ждет. Война это постоянный процесс ожидания. Мучительное ожидание не окончания войны, а ожидание собственной смерти. Уже поэтому война так ужасна. Если верить Данте, то он говорил: «в Аду человек мучается в вечности не от физической боли, а от боли нравственной». Также и солдат на войне. Скорее поэтому война и есть настоящий ад. Это уже после Данте попы и «талибы» придумали, что «солдат отечества» прямиком попадает в Рай. Нет. Дорога из ада ведет только в Ад.
Командир взвода, капитан, был весел и мил до тех пор, пока не закончился алкоголь в его крови. До этого момента я мог снимать все что хотел, просто сидеть у костра и болтать о чем-нибудь. Но вскоре капитан подозвал сержанта по имени, а не по званию и сказал: «Сгоняй на БЭТРе за водкой». Так и сказал — «сгоняй». Это не был приказ, это была просьба. Капитан вскоре объяснил, что если нет отношений с подчиненными или они сугубо официальные, или те, что называется «неуставные отношения», то велик шанс того, что во время очередной перестрелки, командир первый получит пулю в спину и эта пуля будет не от чеченца.
Сержант взял с собой несколько солдат, оружие. Они запрыгнули «на броню» БЭТР и поехали в ближайшую чеченскую деревню, где была «точка расчета». Следует, думаю, специально рассказать про БЭТРы. На самом деле это бронетранспортер. Но все не так просто. БЭТРы особенным образом украшали в Чечне. По-сколько желательно было ездить на броне, а не под ней и не внутри нее, потому что если БЭТР попадал на мину, то все живое внутри — превращалось в мертвое. На броне же было больше шансов уцелеть, так как солдатиков просто подбрасывало в верх. Броня предназначена только против стрелкового вооружения, а не для подрыва миной, которых было огромное множество на дорогах Чечни. Поэтому все «командос» предпочитали ездить «на броне как на коне». Но поскольку на броне не были предусмотрены «седла» как на лошади, то солдаты их мастерили сами. «Седлами» служили матрасы, которые просто забирали у мирных жителей. Поверх матрасов, часто можно было видеть яркие с цветочками «персидские ковры», которых было множество в чеченских семьях. Однажды, я видел даже привязанный к броне сзади диван. Настоящий раскладной диван. Телевизоры к БЭТРам не привязывали, но они тоже были — портативные ТВ на батарейках — считались особенным шиком. Откуда? — ясное дело откуда.
На БЭТРе, который укатил за водкой, таких «приблуд» не было, это была боевая машина и на ней был только один старый и промасленный матрас, который не могли поделить солдаты между собой перед отъездом на «боевое задание». Они вернулись примерно через полчаса с полным «боевым комплектом». Пили все вместе. Ни разу за победу. Всегда кто-нибудь вспоминал своего убитого товарища и пили персонально за него. Не чокаясь. Залпом. И не закусывая.
Про «чеченскую водку» тоже надо рассказать. В начале войны это была самогонка или «бодяжная» на спирту и грязной воде типа водка. Но в любом случае жуткий суррогат. Чеченцы не пьют много и запасов у них было мало. Но спрос рождает предложение. Нужно было поить всех федералов, которые без водки не могли воевать вообще, а с водкой воевали еще хуже. Но самое страшное для федералов началось позже, когда чеченцы стали разбавлять водку ядом для крыс — просто травить солдат и офицеров. В войсках был даже приказ, запрещающий покупать спиртное у местного населения по причинам отравления личного состава. Но тогда мы тоже ничего подобного даже не слышали.
Я уже было собрался остаться ночевать в этом взводе, так как мы все были уже друзья, когда на дороге появился военный «уазик» в сопровождении БЭТРа. «Пиздец», — сказал капитан: «Начальство пожаловало!» Начальником, как я сразу понял, был полковник. Он был «до голубизны выбрит» в отличие от капитана и только слегка пьян, в отличие от капитана, который был если не убит алкоголем, то точно ранен смертельно. Пока они там махали руками, отдавая друг другу честь, я сел в сторонку и старался быть незаметным.
Все было нормально, но когда полковник заметил меня, точнее две моих камеры, которые лежали у меня на коленях, то начал неистово ругаться матом, не давая мне даже вставить слово, чтобы объяснить мое здесь присутствие. В конце концов, он потребовал, чтобы я шел нахуй туда, откуда пришел. Я объяснил ему, что это опасно, что дорога обстреливается и я никах не могу вернуться обратно. Он ответил в том смысле, что его это вообще «не ебёт» и чтобы я немедленно шел… Поскольку я уже выпил грамм триста, то ответил, если меня убьют, то он будет отвечать за мою смерть. Но это его тоже «не ебло» и он сказал, что ему даже лучше, если меня пристрелят прямо здесь и здесь же закопают чтобы я не совал свой нос туда, куда собака хуй не сует. Все это было в присутствии всего взвода и солдаты улыбались, опустив головы, на всякий случай. Солдаты то знали, что есть три вида полковников: «товарищ полковник», «полковник» и «эй, полковник». Этот, видимо, был «эй, полковник» уже потому, что в своей речи он часто употреблял выражение «собачий хуй».
Я был хоть и пьян, но недавнее чувство, которое я испытал, покидая машину водителя-чеченца, опять вернулось ко мне. Мозги немедленно прочистились адреналином и стало опять страшно. Мне ничего не оставалось как неуверенно пойти по дороге в ту сторону, откуда я пришел. Я не знал куда идти. «Таксист» меня не ждал, я даже не знал, где ближайшая деревня. Дорога была абсолютно пустой.
Примерно через полчаса меня догнал БЭТР. На броне сидел капитан на промаслянном матрасе и несколько солдат с автоматами. Капитан грязно выругался в адрес полковника, протянул мне руку и сказал: «ЗалаЗь и возьми матрас под жопу!» … Я был счастлив. Мы ехали в сторону Грозного до тех пор, пока не встретился первый автомобиль. БЭТР остановился поперек дороги, капитан взял из рук солдата автомат, поднял его вверх, таким образом приказывая остановиться автомобилю. Потом спрыгнул «с брони» и стал проверять документы водителя. Водитель оказался из местной деревне или села, не знаю. Капитан примерно так и сказал ему: Отвезешь журналиста в Грозный. Когда он приедет, то позвонит в наш штаб. Из штаба позвонят мне. Если они не позвонят, то я лично сам перестреляю всю твою семью и тебя, если у тебя хватит ума вернуться похоронить свою мамашу…»
Некоторое время с водителем-чеченцем, мы ехали молча. Сложно было начать разговор. Потом я заметил, что мы проезжаем какое-то селение, в котором свободно разгуливают вооруженные до зубов боевики. Селение не контролировалось федералами, здесь власть принадлежала ичкерийцам… Тогда я сказал водителю: «Вы не волнуйтесь, я вам заплачу за дорогу». Он так внимательно посмотрел на меня и, примерно спустя минуту ответил: «Я не волнуюсь. Это тебе надо волноваться». И больше не сказал ни слова до самого Грозного.
В Грозном он отказался брать с меня деньги, но напомнил: «Не забудь позвонить в штаб!» … Он не знал, что это был полный блеф капитана. О необходимости «позвонить» я узнал одновременно с чеченцем. Никакого штаба не было и не было даже номера телефона, куда я должен был позвонить. Ничего не было. Была только семья этого чеченца, был капитан со своим взводом и был я — идиот со своими камерами.
Все фото с негативов, которые вчера нашел. 1995. Аэропорт Ханкала. Полет Ханкала (Грозный) — Чкаловский (Москва). Ужаснулся, когда увидел себя за штурвалом. Сейчас стыдно, конечно, но это тоже часть абсурда войны.
