Рассказы вокруг пианино (продолжение)

( Начало здесь … Пицунда. Абхазия. 22/05/2010) Я не знаю кто главнее на этой фотографии: плачущая женщина с хлебом в руках или пианист. Не знаю, что является причиной и следствием ее слез: война или музыка. Причины и следствия в фотографии почти всегда условны и сливаются в один момент «сингулярности фотографии», где работают иные правила, чем в реальной жизни — больше похожие на «принцип неопределенности», где понятия прошлого и настоящего имеют относительный характер.

Так или иначе, я поехал в Пицунду — небольшой курортный городок в Абхазии, где любой русский человек воспринимается местными жителями как «русский отдыхающий», но я приехал в Пицунду  для того, чтобы встретиться и поговорить с пианистом Василием Кове, а не дышать свежим воздухом в самшитовом парке и не лежать бревном на пляже Черного моря, поедая бесконечные мандарины. Может быть потому, что еще прекрасно помню, как на пляже Гагры лежали убитые, как набегающая волна касалась их неживых тел и, иногда, навсегда уносила в море — могилу. Может быть поэтому до сих пор ненавижу мандарины потому, что прятался от стреляющего снайпера под маленькими деревьями, плоды которых мандарины — «предательски» падали на меня и казались мне тогда — «серебряными пулями», которые отскакивают от моей головы. Было страшно.

Василий Кове (1951) меня не узнал. Мы встретились около здания концертного зала курорта, где он работает около 30-ти лет балетмейстером, с тех самых пор, как закончил челябинский государственный институт танца. Я показал ему «фотографию-ксерокс», как уже многим показывал ее в Абхазии и спросил: «Вы узнаете кого-то?».  Он молчал, но было заметно его наростающее волнение, впрочем, также как и мое. Потом просто ответил «Да» и продолжал смотреть на плохую копию-изображение. «Вы помните, какую музыку играли?» — спросил я. «Нет, не помню», — не отрываясь от фотографии ответил он. «Может быть Чайковского?», — настаивал я. «Нет, не Чайковского точно», — ответил пианист, — Человек, что стоит у пианино — Рауф Отерба — заместитель начальника штаба 1-й бригады. На пианино играю я. Остальных я не знаю…», — он передал мне уже изрядно помятый ксерокс. «Вы не знаете, кто эта плачущая женщина с хлебом?»

Василий Кове ее не знал и я рассказал ему историю Варсалины Губаз, а потом спросил: «Как вы думаете, почему она плачет в этот момент, может из-за вашей музыки?»  «Пианист-балетмейстер» немного смутился, посмотрел по сторонам и сказал: «Вы знаете, я сейчас тоже могу заплакать, но не могу сказать почему». В его глазах действительно были слезы. «У вас есть в этом концертном зале пианино, может быть вы сейчас сыграете мне? — попросил я чтобы как-то перевести разговор. «Есть рояль, на сцене, я сыграю, конечно… мне кажется, что я вспомнил вас и как все это происходило… может вспомню больше, если вспомню музыку…»
piano
На огромной деревянной сцене со множеством маленьких «ранок», очевидно, от втыкания лезвий  кавказских ножей во время танца, в самом углу, стоял огромный черный рояль. Василий включил слабый дежурный свет и стал что-то наигрывать на рояле, иногда подпевая на абхазском языке: «Я вспомнил, Олег, я все вспомнил… Я играл эту песню… » Он заиграл ее вновь, запел, время от времени поглядывая на меня: «Это старая абхазская песня времен Отечественной войны. Ее написал Рожден Гумба, а слова, скорее всего — народные…  Она о том, как на войне погиб солдат и что он говорит перед смертью…» Василий снова запел и потом перевел на русский: «Я хочу руку положить на смертельную рану и сказать…»

«Это было на следующий день после взятия Сухума, — стал рассказывать Василий, — Я был офицер по особо важным поручениям и на этой фотографии мы только что вернулись в санаторий «Абхазия» с задания, целью которого было захват «дачи Берии», в которой находился в то время Шеварнадзе (Президент Грузии в 1993 году). Мы были в 500 метрах от него, ждали команду на штурм, предварительно окружив дачу. Но команды так и не последовало… Русский генерал Очадаров, который был как бы «советник-несоветник», немного угрожая, категорически запретил нам штурмовать дачу Берии и пленить Шеварнадзе. Фактически этот генерал спас жизнь грузинскому президенту… Вскоре прилетели российские вертолеты и эвакуировали Шеварнадзе из окружения. Мы, конечно, могли легко подбить и российский вертолет, но не стали этого делать, да и приказа не было. Был приказ — «Не стрелять!» Так президент Шеварнадзе остался жить, а мы приехали в санаторий «Абхазия» чтобы переночевать. Здесь я увидел рояль и присел поиграть. Потом пришли вы с товарищем, потом пришел кто-то еще, а я продолжал играть, не обращая ни на кого внимания…»

Василий встал из-за рояля, немного прошелся по сцене, увидел барабан, взял в руки, улыбнулся и стал набивать национальный ритм, отбивая в такт «чечетку» одной ногой: «Я был тяжело ранен в Гаграх во время контактного боя в октябре 1992 года. Самое страшное, что мне пришлось пережить… Я не военный человек, я — балетмейстер и был только добровольцем на этой войне поэтому отказался от всех наград, которые пытались повесить на мою грудь. Я так считаю, мы должны помнить убитых, родных и близких, а не восхищаться подвигами оставшихся в живых, которые только защищали свою семью, дом и землю. Это не подвиг, это всего лишь ответственность. Подвиг — не забыть погибших. Вот и ваша фотография способствует этой памяти поэтому спасибо «не мне», а вам, что приехали на нашу войну и сохранили память о людях…»

Я всегда сомневался в выборе своей профессии, но только не в этот момент, когда Василий на прощание обнял меня и сказал: «Пока, «герой Абхазии», еще встретимся и лучше на твоей выставке или на моем концерте, а не на войне…»

12ED7531

(Начало здесь)

«Рассказы вокруг пианино»

Abkhasia

(Абхазия. 17-20/05/2010) Мой товарищ и друг, голландский журналист Hubert Smeets как-то написал, имея ввиду эту фотографию (вверху): «В работах Климова никогда на 100% не ясно, что главное — его мысли о предмете или отображение самого предмета. Возьмём, например, фото из Сухуми. Четвео мужчин в военной форме и одна женщина: первый мужчина играет на пианино, второй чистит свой автомат и третий обнимает плачущую женщину — что здесь происходит? Вообразить можно всё, что угодно. Просто это война. И она здесь, в Абхазии».

Проблема заключается в том, что я сам точно не помню (и уже не помнил на следующий день) как снял этот кадр, в каком точно месте и что там происходило на самом деле. Я просто люблю это фото в силу его «неопределенности» и зная, что это Грузино-Абхазская война, 28 сентября 1993 года. Я никогда не оценивал фотографию по именам и фамилиям в кадре. Но никогда и люди не были просто моими «статистами», они всегда были образами и символами. Самыми разными. Но иногда, вдруг, если ты даже фотограф, то становится недостаточно только образов и почему-то возникает острая необходимость «превратить» образы в реальных людей, которые на самом деле таковыми и являются или являлись… К сожалению, иногда и часто, это становится невозможным или слишком поздно потому что фотография — всегда прошлое, на которое мы не можем влиять, но которое часто возвращается к нам совсем в ином содержании и форме.

Отсутствию точной памяти о этой фотографии очень простое — война, хаос и огромное количество эмоций, которые ты переживаешь одно за одним, иногда одновременно, иногда абсолютно противоположные по настроению и содержанию. В конце концов помнишь только самое «яркое». Не так давно я случайно увидел видеокадры из Абхазии, которые снимал Тарас Процюк (погиб в Ираке) в то время, когда я рядом с ним снимал фотографии. Это был для меня почти шок не потому, что прошло 17 лет, а скорее потому, что мои фотографии, вдруг, стали «двигаться», люди говорить, оружие стрелять и все это было «живое», а не «мертвое»…  Собственно этим кино и отличается от фотографии. (см мультимедиа «Музыка войны» из Абхазии).

Что я помню относительно этой фотографии? — Я помню нас вместе с Олегом Никишиным рано утром 28-го числа в здании «КГБ «Сухуми, куда мы случайно забрели ночью в поисках ночлега, а так как электричества не было, то мы так и не поняли до утра куда попали и где нашли свой ночлег. Утром абхазский патруль, тыкая стволами автоматов в наши бессознательные тела, поднял нас на ноги и подверг легкому допросу и обыску… Мы действительно были «не в курсе» где находились… хотя бы потому, что прежде чем уснуть нам пришлось увидеть штурм города — «другая вспышка» и отдельная история. На войне вообще мало кто «в курсе» что и где происходит, кроме солдата, которые перед собой видит другого солдата или врага.

Следующая «вспышка памяти» — это много гражданских  трупов на «Красном мосту» в центре Сухуми. Мы снимаем почти тайно и какие-то военные нас прогоняют в конце концов. Мы как призраки бредем дальше по незнакомому городу, в котором стреляют кое-где во все что шевелится, кое-где пьют вино и чачу, кое-где убивают по национальному признаку. Последнее нам мало угрожает и мы расслаблено бредем от улицы к улице в поисках событий и кадров. Мы понимаем, что город взят, просто там и здесь проходят «зачистки» и если мы хотим попасть на линию фронта, то нам надо торопиться в сторону Гали… Мы пытаемся остановить танк, БМП или БТР.., которые двигаются в том направлении… И снимаем, снимаем почти все подряд.

Нам хочется есть и желательно выпить. Мы видим, что в здании дают хлеб, мы входим туда. В холле стоит пианино. Справа в окне выдают хлеб. Всем. Вдруг к пианино подходит солдат и начинает играть. Я снимаю. Потом подходит второй солдат и начинает слушать музыку. Снимаю. Подходит еще один и начинает чистить автомат… В самом конце подошла женщина, которая получила также как и мы бесплатный хлеб и вскоре заплакала. Солдат, что бы рядом — обнял ее. Я снимаю. Молча. Это все что я помню… и я больше никогда не встречал этих людей, несмотря на то, что много раз был в Абхазии с тех пор.

Сейчас в Сухуми я распечатал эту фотографию на ксероксе из маленького файла и отправился на «брехаловку» — место рядом с гостиницей «Рица», у моря, где местные жители играют в шахматы и обсуждают последние новости. Говорят — они знают все. «Посмотрите на эту фотографию, вы узнаете кого-то? … «Да, это 1993 год, 28 сентября, но я не помню где это.., вы не узнаете это место?» «Да, я — фотограф и был здесь во время войны…» «Конечно сохранил все фотографии, я же фотограф…» И так или примерно так от одного стола — к другому. Кто-то говорит знакомое лицо, кто-то говорит нет… Ничего определенного до тех пор пока не подошел человек среднего возраста в темных очках и с сединой в бороде: «Я знаю где это, помню пианино, это санаторий «Абхазия», десять минут хотьбы от сюда». Потом он снял очки и стал внимательно рассматривать людей: «Тот что играет на пианино — Ковэ, он из пицундского батальона, из Пицунды и родом. Остальных не знаю… Ковэ — танцор и музыкант, он всегда начинает играть, как только видит музыкальный инструмент, а когда не видит, то всегда танцует… Меня зовут Ричард и я воевал…»

0002
Я узнал это место сразу как только взглянул на него «глазами памяти». Я много раз проходил мимо этого места уже после войны, но никогда не думал, что я здесь когда-то снимал… Немного волнуясь, я спросил разрешение у охраны войти во внутрь. В холле стояло старое пианино почти на том же месте что и 17 лет назад. Справа было окно, откуда когда-то выдавали хлеб. Что я почувствовал? — почувствовал себя в машине времени или проще — стал моложе на 17 лет. Удивительное чувство. Я подошел к пианино, поднял крышку и взял несколько аккордов.

0003

Некоторые клавиши «запали», некоторые звучали в «секунду» — пианино полностью был расстроено, но по-прежнему издавало звуки.

0001

Недалеко сидела женщина и внимательно следила за мной: «Вы не работали здесь, случайно, в сентября 1993 года?», — спросил я. «Да что ты, сынок, в это же время здесь война была и здесь только грузины работали… Хотя подожди, я позову человека, он воевал…» «Человека, который воевал» звали Миша и он сразу понял, что я имею ввиду и что хочу знать… Мы договорились с ним вместе выпить чуть позже, после того как я найду кого-нибудь с этой фотографии. Он посоветовал искать «плачущую женщину» где-то рядом, скорее всего она должна жить рядом и скорее всего армянской или русской национальности, так как жила в Сухуми во время «грузинской оккупации».

На следующий день я стал подниматься в гору Баграта, внизу которой как раз и распологался санаторий «Абхазия». Это старый частные микрорайон с красивыми и самобытными домиками. Улицы узкие и почти безлюдные. Я постучался в один дом — ответа нет… и стал подниматься выше в гору.  У старого и покосившегося забора играли дети и поскольку рядом никого не было, я подошел к ним, показал «ксерокс»  и спросил: «Дети, знаете кого-нибудь на этой фотографии?» К моему удивлению девочка ответила: «Да, знаю… вот эту женщину, ее зовут Варсалина Викторовна Губаз». Я был готов не поверить ей. Я считаю, что дети часто просто врут без причин.., но она повторила: «Да, я знаю ее, она была учителем английского языка, но умерла четыре года назад… ее дом вот этот..,» — и она показала пальцем на дом, что был напротив.

В доме из кирпича с прекрасным садом никого не оказалось и на следующее утро, я отправился в школу номер 10, но, естественно, не к первому уроку… Завуч посмотрела на ксерокс-фото и ахнула, обращаясь к присутствующим учителям: «Боже мой, смотрите, это же наша Варсалина… но знаете, простите, она умерла..» — уже обращаясь ко мне.  «Она была такая эмоциональная, ей так трудно было пережить эту войну… Но, ах, ее родная сестра у нас работает… русский язык преподает, я сейчас позвоню ее на мобильный чтобы она немедленно сюда пришла…»

Родную и младшую сестру зовут Людмила, но коллеги ее почему-то называли «Лялечкой». Она очень удивилась, рассматривая фотографию: «Вы знаете, -сказала она, — для нас всех это война не прошла даром. Для моей сестры особенно, она похоронила 60 выпускников-мальчиков 1992 года и страшеклассников нашей школы. Они все воевали. Вы знаете, учителя — особенный народ, для нас ученики — дети, иногда как свои дети. Варсалина особенно это переживала… Вы знаете, она была замужем за грузином, но муж умер еще до войны, но у нее был сын Ираклий… нет, он учился в этой же школе и не мог воевать против абхазов… Варсалина просто увезла его в деревню и там укрыла… «Вы знаете, — волнуясь продолжала рассказывать Людмила, — она была очень впечатлительна и все переживала очень эмоционально. Воспоминание о войне для нее всегда кончалось слезами… она так и не смогла это забыть. Во время грузин (с 1992 по 1993 год, когда город Сухуми контролировали грузинское военные) мы очень сильно голодали. У нас ничего не было. Вообще. У военных что-то было, но у нас — ничего. Голод. Вы знаете, мой вес был 45 килограмм. Для нас четвертинка хлеба была невероятным богатством. Понимаете, Варсалина и пришла в этот санаторий, когда там стали выдавать хлеб абхазские военные… мы хотели есть»…

Ближе к вечеру на набережной я встретил Ричарда -«львиное сердце» как мысленно стал называть его. Поблагодарил за помощь на что он ответил: «Не за что. Просто у меня профессиональный взгляд и память». «Солдата?» — спросил я. «И человека тоже..», — ответил он. Про себя я подумал: «Наверное мог бы быть хорошим фотографом, если бы не был солдатом». Я не знал, что он работал «монтажером» на телевидение.
(Продолжение следует по мере поиска…)

*Большое спасибо Маше Новиковой за идею и помощь в поиске героев фотографии.

Фотографию следует ограничить как оружие массового поражения (!)

time Наверное будет правильным сказать, что фотографию «придумали ученые, а не художники». Но интересно другое — что случилось с ней позже…

Нам известны три метода познания окружающего нас мира: наука, как метод разума и интеллекта;  религии, как метод веры в Бога или в Абсолют и искусство — чувственное познание окружающего нас.

Роль фотографии в науке достаточно определена и при известных условиях может характеризовать факт или служить инструментом для различно рода экспериментов, позволяющих говорить об объективной реальности. По существу фотография является детищем самой науки.

Отношение религий к фотографии, как к изображению реальности, попытки ее копировать или, хуже того, создавать «новую действительность», имеет разное и неоднозначные  мнения по этому поводу со стороны «теоретиков духовного мира человека».

Это в равной степени относится и к искусству, несмотря на то, что фотография избавила многих художников от необходимости копировать эту действительность. Однако искусство явилось более «беспринципным», чем его прародитель — «религия-вера» и, в конце концов, встал вопрос: способна ли фотография фиксировать не только реальность, но и передавать своим изображением «чувственные знания» художника… быть «искусством» или одним из методов познания в искусстве. Сама постановка подобного рода вопроса уже означает, что фотография существует в поле или на грани различных методов познания: науки, веры и искусства.

Фотография, своего рода «приживалка», которая нужна всем, но никто всерьез ее не принимает. Некоторые особо «фанатичные фотографы» даже готовы считать ее нечто особенным и чуть ли не самым новым экспериментальным методом познания окружающего нас мира. Так или иначе, но формально фотографию нельзя считать искусством потому, что она основана на принципах детерминизма и апеллирует к объективно-существующим материям, а не к чувствам и чувственным познаниям художника.

В фотографии первична реальность окружающего мира фотографа, а не его «внутренний мир». Таким образом первично реальность влияет на фотографа, а не его внутренний мир, в отличие от художника, который отображает свой «внутренний мир» на существующую вокруг реальность. В принципе в этом и является главное отличие фотографа от художника. Фотограф «исследует» мир вокруг себя, фиксирует его и показывает измененным, благодаря собственному сознанию, интуиции, мировоззрению…. Художник же исследует свои «внутренний мир» и проецирует его на окружающую реальность. С точки зрения детерминизма (причинно-следственной связи) это совершенно два разных подхода. Поэтому художник никогда не может быть фотографом и наоборот. Однако художники стали использовать фотографию как «кисти и краску», а фотографы стали иметь амбиции называться художниками потому, что никто и не в какую другую команду их не брал.  Только значительно позже, они создали свою «банду» и стали называть себя «документалистами», несмотря на то, что  «документом» их творчество можно было назвать весьма условно и относительно.

Если проследить историю фотографии и ее методологию от открытия до наших дней, то становится очевидным: трэк ее развития и популярности идет от самых что ни на есть научных открытий до (в настоящее время) самых что ни на есть «художественных форм» в современном искусстве. На этом своем, достаточно коротком пути развития,  фотография «поучаствовала» практически во всех областях человеческой деятельности: прославилась и оскандалилась, спасала человечество и вводила его в депрессию, останавливала войны и начинала их… Но ее роль так и не стала тем, чем, например, является для нас  «Слово». Ни одна история, ни один кадр не начинался и не начинается с фотографии. Любая фотография, любое «визуальное искусство» или даже только абстрактная форма начинается с известной аллегории: «В Начале было Слово…»

Почему? — только ли потому, что фотография вторична от реально существующего мира и является всего лишь  «плоской проекцией» этого самого мира? Потому ли, что «художественная фотография» способна нести содержание только согласно известному «принципу неопределенности»: может быть частица, а может быть просто волна, может быть тело, а может быть просто сгусток энергии. В точности как на фотографии: может быть хороший человек, а может быть негодяй… — решать зрителю, а зритель не привык решать и ему часто невдамек, что подобно элементарным частицам один и тот же человек способен принимать самые различные формы.. по крайней мере своего нравственного состояния. Зритель вообще не приучен видеть фотографию как образ или набор символов.  Он видит ее как «реальность» вполне конкретную и ему для «определенности» нужно слово, этим словом был «Бог», когда Он «умер» этим словом стала подпись под фотографией…

В конце концов копировать, фиксировать и преображать действительность стали всё и  все: начиная от треков «тяжелого заряженных ядерных бозонов», порнографии и кончая аурой и ликами всех святых, известных и неизвестных человечеству. Очень показательно и символично, что, например, Ольга Свиблова, прежде чем открыть «свой дом фотографии» продемонстрировала рентген-отпечаток своего головного мозга — «фотография научная», достойная научного исследования, и только потом стала показывать «непросвященным россиянам» художественные достоинства мировой фотографии.

Ученые не просто придумали фотография, а выражаясь «языком неопределенности» народных преданий  —  выпустили джина из бутылки. В отличие от ядерной бомбы, которую также придумали извечные конкуренты религии и искусства, фотография не представляла собой угрозу физического уничтожения человечества, но, как стало очевидным сейчас, представляет собой угрозу нравственного уничтожения человечества.

Фотография, подобно «троянскому коню», проникла в общество вовсе не с гуманитарными целями, как в этом убеждают нас критики и искусствоведы,  и не с целями облагородить и возвысить человека, реальная цель фотографии — разрушение нравственных канонов человека и общества или, по крайней мере, вызвать в нем сомнения в реальности существования «Десяти Заповедей» — основы нравственности человека. Согласитесь, фотография скорее всего имеет больше роль «сатанинскую», нежели «божественную».

От части это логично потому, что фотография есть продукт научной мысли и разума.  Если «сомнение» является движущей силой любого ученого, то для священника с нравственными устоями, сомнение — это почти «первородный грех».

В чем «двуличность»  фотографии? — проще опять посмотреть на ее историю. Например в фотожурналистике и документальной фотографии до сих пор существует  «принцип документа», украденный журналистами и писателями  из «научной фотографии» с целью сделать придуманный им мир реальным, используя фотографию как «факт». Благодаря этому лживому принципу в фотожурналистике и документальной фотографии почти в течение ста лет была реальная возможность фальсифицировать действительность и лгать чуть ли не всему человечеству. Вообще история фотожурналистики — это история лжи и фальсификации. И только благодаря новым технологиям и цифровой фотографии для многих стало очевидным: фотография в обществе, в масс-медиа, на выставках и галереях может быть даже очень далека от действительности… реальность можно фальсифицировать с помощью фотографии, лгать если не в угоду кому-то, то искусства ради.

Документалисты достаточно быстро это поняли и заявили, подобно Ницше, который разрушил нравственный устои общества своим: «Бог умер», а в нашем случае в начале «цифрового века» прозвучало заявление документалистов:  «Репортаж умер»,  вместо того чтобы сказать: фотофакты, на которых мы строили свои умозаключения и складывали свои слова в предложения о состоянии общества, фактами не являются или являются таковыми только с точки зрения самих авторов фотографии или писателей текстов и слов.

Это следует признать хотя бы потому, что каждый (а сейчас это большинство) кто держал в руках фотоаппарат прекрасно понимает как эту «действительность» можно изменить. Роль «фотографа-бога» теперь не принадлежит избранным, теперь каждый может создавать «свою реальность» и каждый может быть «богом». Творить совершенство.

Что мы наблюдаем сейчас в этой связи? — скандалезность почти в каждом конкурсе документальной фотографии. Дисквалификации и попытки сохранить фотографию как «документ». Однако, так или иначе, везде, мы видим проявления не только субъективной фотографии в результате отбора, постановки события или факта, но также прямой фальсификации через различного рода компьютерные программы, удаление элементов действительности ради композиции или подмены содержания фотографии. Но вот что главное: все, исключительно все, участвующие в той или иной фальсификации стремятся представить «свою реальность» как «документ», «настоящую реальность» … прекрасно понимая, сознавая и отдавая себе отчет, что таковой она не является. Все хотят эту «реальность» и хотят обладать правом считать себя богом.

Некоторые утверждают, что подобного рода ситуация сложилась в результате «смычки» между различного рода жанрами в фотографии: документалистики, гламура и арт-фотографии. Лично мне кажется это может быть следствием, но не причиной. Причиной же является сама природа»двойственности фотографии»  или ее «принцип неопределенности».

Так или иначе, но факт остается фактом: фотография как профессиональная, так и любительская имеет не только массовый характер, но и массовую фальсификацию самыми различными методами как в съемке, так и в процессе обработки. И эта общая тенденция. Кроме того, фотограф сознает и намеренно фальсифицирует изображение, выдавая фальсификацию за реальное изображение. Отчасти это было всегда, но только сейчас это преобрело массовый характер. В фотожурналистике и документальной фотографии существуют попытки остановить этот процесс хотя бы в профессиональной области, но успех этих попыток весьма призрачен, если учесть современные технологии и массовый поток цифровой фотографии.

Но вот что печально, нет таких сил, кроме умирающей печатной журналистики и фотожурналистики, кто мог бы реально противостоять этому процессу. Хуже того, фотожурналистика сама была зачинателем подобного рода фальсификаций, лжи и обмана, объявив фотографию «фотофактом» и используя ее в качестве пропаганды, ангажированности или просто чьих то интересов… тем самым впустив «троянского коня» в общество, что, собственно ныне и убивает саму фотожурналистику.

Но дело не только в фотожурналистике, которая практически в одночасье рухнула и в лучшем случае ныне представляет собой безликую «информационную фотографию». Речь, прежде всего, о безнравственном влиянии фотографии на общество. Речь даже не о безвинной на сегодняшний день порнографии — самой популярной части фотографии, речь идет о манипуляциях более «тонкими материями» в области искусства и морально-нравственных категориях человека и общества.

В течение более 20-ти лет занятием фотографией, на которые выпал период рассвета и заката фотожурналистики, я слышал от учителей только о двух функциях фотографии в журналистике — гуманизм и информация. Но в реальности наблюдал совершенно другое. Однако это было проявлением безнравственности, лицемерия и цинизма сугубо закрытого сообщества и если речь шла о профессиональных принципах и интересах, то все сообщество выступало за «чистоту жанра», напоминало о правилах и изгоняла фальсификаторов из своего и без того гнилого сообщества.

Однако теперь речь идет не столько о «сообществе», сколько о самом обществе, не столько о традиционных масс-медиа, которые исчезают на глазах, сколько о их подмене — блогизме и интернет-изданиях, которые появляются как на дрожжах и где манипуляции и фальсификации достигают невероятных масштабов. Где не только фотография стала предметом искажения реальности, а все пространство реальность стала не столько виртуальным, сколько фальсифицированной до наоборот. Винить в  этом науку и научно-технический прогресс — по меньшей мере глупо потому, что это не является причиной разума и интеллекта человека, а является причиной отсутствия морали и нравственности у человека и общества.  Следовательно, надо задать вопрос, где еще те два метода познания окружающего нас мира — религия и искусство?  Или больше нет предмета познания для религии и искусства? Бог умер, остались церкви; искусства не существует, остался «черный квадрат»?

Я, конечно, утрирую и гипертрофирую, называя фотографию «ядерным оружием», «троянским конем», требую ее запретить или хотя бы ограничить, используя понятия из квантовой физики —  «принцип неопределенности Гейзенберга» или  цитаты из Библии. Все это так, но и не так тоже!

Если существует оружие массового поражения в его обычном понимании, то должно существовать и оружие уничтожения в других пространствах и реалиях, в том числе в области морали и нравственности. По крайней мере это логично предположить. Но что является таковым оружием? — мы никогда не говорим об этом, а если говорим, то в рамках уголовного кодекса или критики таких, например, явлений в обществе как порнография — прямое следствие факта открытия фотографии. Мы не говорим о причинах, а лишь констатируем следствия поражения этим оружием.  Мы не говорим, а зря.

Завтра я уеду в командировку  — «фальсифицировать реальность» с помощью фотографии. Эту мою «реальность» увидит по меньшей мере 500 тысяч человек и скажут: «Вот она — реальность». Они не будут думать, что если бы вместо меня поехал кто-то другой и снял бы свою реальность. Может быть прямо противоположную. Они в любом случае будут думать: «Вот она — реальность!» Теперь представьте, что это «мегакорпорация» для которой я снимаю… так «мою реальность» увидят миллионы и дружно скажут: «Вот она — реальность!» Примерно так, как по нашим трем каналам телевизора — всегда чья-то одна реальность.

Или наоборот. Каждый из этих миллионов зрителей покажет каждому «свою реальность». Сейчас это возможно и доступно почти любому идиоту с помощью массового оружия «визуального поражения» фотографии. Пусть даже только в интернете,  но это уже миллионы. Но кому тогда верить? В какую реальность? Или верить никому нельзя? Вот в чем проблема: фотография это не вопрос «документа», фотография — это вопрос веры. А веры нет. Вера уничтожена. Уничтожена в том числе и фактом существования массовой фотографии.

Я всегда считал, что хороший фотограф может стать монахом, но никогда хороший монах не будет фотографом. Этот процесс необратим как «Второе начало термодинамики» — закон энтропии. «Бог умер» не потому, что священники стали меньше читать свои проповеди, и не потому, что попы стали меньше лицемерить и лгать, и не потому, что меньше стало Крестовых походов, а потому, что люди перестали в Него верить. Следовательно, задача не в том, что бы доказать «живность» Бога, а в том, чтобы люди верили в Его аллегорию присутствия. И это вовсе не является обманом, подлогом или фальсификацией, а является всего лишь предположением, априори, исходя из которого следует целый свод законов и правил в области морали, нравственности…в конце концов совести человека.

«Репортаж умер» вовсе не потому, что его стали меньше снимать. Снимают гораздо больше. Но в «репортаж» как реальность больше никто не верит и даже не потому — отражает он реальность или нет, а потому — что никто не хочет видеть «действительную реальность», она не интересна и никому не нужна больше «как вера» или «неверие» потому что, предположительно, реальность может снять или создать каждый.  Каждый может быть «немного богом», при этом абсолютно не отдавая себе отчет, что «богом быть трудно» в отсутствие каких-либо жизненных и морально-нравственных ориентиров.

Поэтому проснувшись сегодня утром под звон колоколов Храма Христа Спасителя, купол которого видно из моей кровати почти также, как экран лептопа в моей постели, на котором можно смотреть тысячи вновь появляющихся и исчезающих «фотографий реальности»… и по причине очередной моей командировки по фальсификации действительности с помощью фотографии, я подумал, какого черта, этот беспредел надо остановить или хотя бы ограничить фотографию как «оружие массового визуального поражения» с претензией на реальность, запретить этот «визуальный терроризм» и всех фотографов обратить в монахов и монахинь, а не обращенных считать еретиками и художниками. Может быть тогда основным вопросом в фотографии будет вера, а не божественное право на создание объективной реальности.

* вопрос красными буквами на черном фоне «Бог мертв?». Это был первый раз, когда на обложке TIME была лишь надпись, без изображения.

Извините, это был не PR фотобиенналЯ с нашей стороны

Как все это грустно и неприятно. Противно. Неформальная дискуссия о Фотографии, которую так долго и многие пытались устроить, превратилась в PR акцию МДФ и их фотобиеннале благодаря ТВ «Новости Культуры» чуть ли не с участием самой Ольги Свибловой.

Даже не знаю как на это реагировать. Немного стыдно перед людьми, которых пригласил типа для независимой и свободной дискуссии…. Читал уже, пишут, например: «вот оказывается зачем все это устроили…»  Извините, это не мы. Программу «Новости Культуры» пригласил я, но они сами делали то, что считали нужным, как, казалось бы, и должны работать журналисты. Я три часа «отбирал микрофон» в аудитории у спорящих о фотографии, а корреспондент Дарья Ли выдергивала из дискуссии того или иного участника для интервью…. Потом они там все сложили… Я не знаю с чем это связано: с некомпетентностью и отсутствием профессионализма у корреспондента Дарьи Ли, просто глупая или еще с чем то… Она стояла за кулисами театра, названия которого даже не удосужилась узнать или запомнить правильно, и только спросила меня, как «разводящего», может ли она, время от времени, выдергивать участников дискуссии, так как у них нет времени ждать конца мероприятия для интервью. Я сказал: «Ради Бога» потому, что желающих поговорить было слишком много и временное исчезновение одного — делу не мешает…Естественно камера работала и в зале.

Наш почти официальный ответ здесь.